Dr Otto
личный сайт



рус eng         


Волжский поезд



Я приехал на вокзал, когда до отправления поезда оставалось всего десять минут. Добежав до касс в надежде быстренько купить билет, я к своему разочарованию увидел нестройные ряды людей, которые выстроились в очередь у работающих окошек.

«Ну что это такое! Вот так всегда: закон подлости», - начал я раздражаться. И правду говорят, что легче другого обвинить, когда не получается что-то сделать так, как хотелось бы. И я стал корить людей, пришедших не в то время и не в то место, судьбу, сыгравшую со мною злую шутку, и, наконец, Бога за то, что Он не позаботился о том, чтобы у касс не было очереди. Хотя я прекрасно знал, что, если на Казанском вокзале нет очереди, то это уж что-то совсем из ряда вон выходящее.

Минимум, который я смог найти, - четыре человека. Немного, но точно дольше, чем на десять минут. Время быстро уходило, и надо было что-то делать: попроситься без очереди. Русские люди, вообще, незлые по своей натуре и готовы помочь. Раньше, а может, кое-где и сейчас, нормой было подобрать человека, пешком идущего по дороге, и подвезти его за «спасибо» и разговор по душам. А теперь… все боятся что. Страх перед себе подобными, страх перед братьями по крови. Оттого и получается, что каждый сидит в своей норе, как хорек, и боится, чтобы его никто не потревожил, не тронул. И, оправдывая себя, приговаривает: «Я ни к кому не лезу и никого не трогаю, так пусть и мне жить не мешают». Вот и я никогда бы ни стал просить, да обстоятельства вынудили.

– Извините, разрешите мне… пожалуйста, перед вами… без очереди, – начал я, смущаясь от того, что должен просить, и смущаясь еще больше за свой лепет. – В общем, поезд у меня через 10 минут, и я не успею…

– Да конечно иди! – ответил мне мужчина лет сорока, как только понял смысл моей бессвязной речи. – Иди, иди. Со всеми бывает.

А я боялся чего-то. А ведь так просто помочь человеку, на секунду забыв себя и свои желания. Кто-то поможет ему, он поможет тебе, а ты – еще кому-то. И жизнь-то, наша жизнь в нашей стране, где нам жить и детей наживать, будет проще и добрее.

– Мне, пожалуйста, билет. До Самары. На поезд, который как раз сейчас отходит. Побыстрее, если можно.

– Да вы что, молодой человек! Десять минут всего! Не успеете!

«Ну вот, – подумал я, – начинается. Опять какая-нибудь сварливая ведьма, которая вместо того, чтобы поскорее мне билет напечатать, будет ворчать и разглагольствовать. И почему у нас люди все такие злые. Как редко встретишь улыбку…»

– Да успею, успею!

И она – на удивленье – как автомат стала стучать по клавиатуре, набирая фамилию, номер, дату.

– Мне без страховочки, пожалуйста…

– Да-да, конечно.

Никогда еще меня так быстро не обслуживали. И ни единого укоризненного слова, что обременил человека своими проблемами.

– Бегите! Четвертый путь. Бегите скорее!

Весь вспотевший я добежал до поезда. И как назло первый от начала вагон был под номером 17. А у меня в билете четко пробито: «02 П».

– Здравствуйте, разрешите мне сесть в ваш вагон, – обратился я к уже пожилому проводнику семнадцатого вагона. Он, как солдат, стоял стройно и покуривал цигарку. Было видно, что с железной дорогой он знаком не один десяток лет. – Мне до второго бежать, и я боюсь не успеть.

– Успеешь, – мягко ответил он. И в его голосе слышалась уверенность человека, знающего, о чем говорит. – Иди спокойно, еще вернуться оттуда успеешь.

До своего вагона я дошел не спеша. Проводница, пробежав глазами по билету, сказала мне мое место и пропустила внутрь. Обычный плацкартный вагон. В купе – четыре полки и столик слева, две полки справа и проход посередине. Отец мой всегда говорил, чтобы я следил за вещами: «Терпеть не могу эти плацкартные вагоны. Просыпаешься утром, а ботинок и след простыл». Но я люблю ездить в них. В купе сидишь как сыч и не видишь, что вокруг творится. С таким же успехом я и дома могу сидеть в четырех стенах. А тут – простор, люди вокруг тебя снуют, все общее, нельзя не познакомиться. Главное, чтобы люди душевные попались.

Бывают, конечно, и недоразумения. А куда без них? Но это все от нашей дурацкой привычки пить много, без удержу. Рассказывали, что один мужик как-то напился так, что совсем ничего не соображал, но на ногах еще держался. Пошел он по нужде, да заблудился. Вот и начал он делать нехитрое свое дело прямо на спавшую и ни о чем не подозревавшую женщину. Она, проснувшись, сначала онемела от негодования, а потом как вдарит ему по самому интересному месту, что он аж взвыл. И смотрит вокруг ошалелыми глазами: за что? по какому такому праву? И в драку полез. Да пьяный был и от женщины той много пострадал. Она всё хотела милицию звать: мало, что пьяный, да еще и потасовку устраивает – да пожалела по широте души русской. А он притих и заснул скоро, а наутро, когда дружки его ему рассказали о том, что случилось, страшно смутился, но нашел смелость и перед женщиной той извинился. Да, всякое случается, но с кем не бывает?

Напротив меня сидела немолодая уже женщина, одна из тех, в которых еще светится жизненная энергия, но к каким все чаще обращаются «бабушка». У нее были здоровые черные волосы и темные глаза. Но лицо выглядело добрым, хотя можно было заметить на нем некоторую напряженность – последствия жизненных невзгод, о которых она сама мне потом и поведала. Мы ехали на боковых полках. А это значит, что раскладывающийся столик очень маленький и под ним места совсем чуть-чуть. А я люблю вытянуть ноги вперед («эх, протяну-ка я ноги», – обычная моя шутка) и расслабиться. Но тут мало того, что никуда особо не растянешься, да еще тележка лежит. «Ладно, – думаю, – как-нибудь переживу». Тележка-то лежит, а ни сумки, ни другого какого груза я не вижу. Смотрю на самый верх, на третьи полки, и точно: две здоровенные баулы. Челночница, значит, моя попутчица. А это или очень хорошо, или очень плохо.

Мне нужно было позвонить или хотя бы написать сообщение, чтобы меня встретили. Но телефон категорически отказывался показывать баланс больше 50 копеек. А в наши дни на полрубля и спичек не купить. В общем, денег у меня на счету не было, хотя перед самым своим выходом я просил товарища положить мне на телефон целых 500 рублей и даже оставил ему новенькую купюру. Но сообщение отправить было необходимо, потому как никто не знал на каком я приеду поезде.

В купе сидели две симпатичные стильно одетые девушки, которые беззаботно что-то рассказывали друг другу, пока я пытался найти решение своей проблемы. Было такое ощущение, что они не видели друг друга тысячу лет и теперь не могли наговориться. Несмотря на то, что я любовался ими и смотрел, не отрываясь, они, казалось, вовсе не видели меня. Но я уже решил: придется просить их, другого выхода нет. «Они москвички, – подбадривал я себя, – и у них московские номера. Разве жалко дать человеку отправить одну смс?» Поезд уже тронулся, а я все не решался заговорить. И было почему. Их роскошный внешний вид и манера держаться говорили сами за себя: мы птицы высокого полета. И только тот факт, что они едут плацкартой и желание доказать самому себе способность на все, заставил меня все же просить их об одолжении. Вот шутка. Опять просить – в который раз в этот день.

– Девочки, а девочки, - обратился я, но мой голос утонул в шуме стука колес.

– Не слышат тебя девочки. Да ты погромче, – вдруг подбадривающее сказала мне соседка. «Значит, очень хорошо, что мне попалась челночница. Эта не из базарных баб, а из бывших интеллигентов», - подумал я.

– Девочки! – уже громко позвал я, так что они услышали. – Дайте, пожалуйста, телефон смс написать, а то денег нет, а мне очень нужно.

– Конечно, бери, - дружелюбно сказала та, что сидела ближе, и протянула мне свою новенькую раскладушку. И в четвертый раз никто не отказал мне, не послал никуда подальше и не стал злиться, что его о чем-то просят. Есть еще добрые люди. И их много. Просто надо учиться их замечать и самому быть приветливым, ведь лучшее средство против зла и ненависти – добро и смирение.

Наше купе на счастье оказалось спокойным и дружным. Я уже и не помню как разговорился со своей соседкой, которая, купив новую партию товара, ехала домой.

– В наше время торговать – дело опасное и часто невыгодное. Но я справляюсь: как-никак мастер первого класса. Всю жизнь швеей на испытательной фабрике проработала. А там знаете как строго: 2 миллиметра вкривь – и сразу брак. А что такое 2 мм ? Да ничего! Вы их и не заметите. А мы трудились и вещи делали отличные. Потому я сама в Москву езжу: хорошую вещь от плохой отличить всегда могу. Вот сейчас, например, в Белоруссии отличную одежду шьют. А вот наши фабрики совсем позакрывались – никакой возможности нет с китайцами да с турками конкурировать. Но и эти хорошие вещи тоже делают, только поискать надо, а у меня глаз наметанный.

За окном мелькали пригороды: советские дачи с маленькими домиками и новые усадьбы с доминами-замками. Мы смотрели в окно, и соседка неспешно рассказывала:

– Да, сейчас-то надо аккуратно работать. Абы что не купишь: покупатели – народ нынче тоже ученый. Это в 90-е везли что ни попади, и как-то разбирали. Все русскому человеку в диковинку было. И торговать многие шли. Ездили в Москву, чтоб купить подешевле, и назад, чтоб продать втридорога. Ладно я, вроде почти по специальности. А подруга моя ездила, так та вообще – с двумя высшими образованиями, экономист. Плановый институт закончила, а это вам не шутки шутить. В советские времена там одни шишки учились.

– Так почему ж она пошла в челноки, если специалист такой?

– Да все потому же. Денег не платили, а жить на что-то надо. Вот и теперь я мотаюсь, чтобы себя как-то прокормить. Что у меня пенсия? 1400 рублей. Это – 140 буханок хлеба. А что на них купишь? Разве можно прожить на эти деньги? Мы с мужем только за квартиру отдаем 1200. Вот тебе и вся арифметика. А президент наш только и успевает говорить: повышение на столько-то, повышение на столько-то, да только толку мало. Инфляция все съедает, и мы как нищими были, так и остались. А ведь у меня стаж 40 лет. Но директор наш, свои какие-то делишки прикрывая, сжег все документы, а кто человек без бумажки? Никто. То, что я работала, как-то подтвердили, а вот, что стаж выработан, никому не докажешь. Так и живу я на минимум. Столько же и тому, кто вообще не работал, платят.

Моя попутчица тяжело вздохнула и замолчала, грустно глядя на родные поля и перелески, покрытые еще свежим, искрящимся на солнце снегом.

Кроме девушек с нами ехали еще две женщины. Все они выходили или на полустанках Рязанщины или в Мордовии. И у всех была похожая судьба. Девчонки, не найдя ничего лучшего дома, отправились в столицу:

– А что можно найти у нас? Весь Саранск – 300 тысяч человек. Что там делать? Несколько неработающих заводов да мелкие фирмы, в которых ни карьеры, ни зарплаты. Что работает в городе, так это ликероводочный завод. Уж что-что, а водка всегда спросом пользуется. Вот и пришлось нам в Москву податься. Как-то перебиваемся, и свет видим, и домой можно подарков привезти, родителей порадовать.

– Да что и говорить. Работы действительно нет, – поддержала разговор до того молчавшая женщина. – У нас в поселке только один завод. И что? Две тысячи рублей. И те не платят. А у меня – двое детей. Их надо кормить-поить, одевать, теперь еще и в школе учебники платные, а на книги цены-то не маленькие. И что я могу сделать на две тысячи? Даже колготки не могла себе новые купить, по три месяца в штопаных-перештопанных ходила. А сейчас в Пушкинском живу – 12 тысяч получаю. Москвичи-то да и сами пушкинцы работать за такие деньги не хотят, а мы, иногородние, и этим деньгам рады. У нас полбригады приезжие.

А ведь только утром я читал официальную газету нашего правительства – «Российскую газету», где на целый лист было опубликовано интервью с министром иностранных дел С. В. Лавровым. Он так и сказал: «Рисковать нашим экономическим, финансовым благополучием мы просто не имеем права после всех тех усилий, которые президент, правительство, вся страна положили на создание базы для нашего будущего». Хорошая база: 800 тысяч смертей в год, миллиарды долларов, благополучно утекающих за границу, беспощадно разворовываемые природные ресурсы. База для нашего будущего. Вот такая штука.

Тут в вагон вошел мужчина, который разложил перед нами свои книжки. Обычно их разносят по нескольку штук в каждое купе, а когда приходят забирать, тщательно пересчитывают. Один раз меня чуть в краже не обвинили. Такие дела. Хотя вскоре пропажа нашлась. На каждой из книг написана цена. Потому что все продавцы – немые. Возможно, им специально разрешают работать таким образом. Но, честно говоря, мне в это не очень верится.

В этот раз кроме всем надоевших любовных романов и детективов принесли целую стопку детских книг. От нечего делать я решил просмотреть их и наткнулся на несколько книжек со сказками. Вдруг тонкое чувство ностальгии охватило меня. Я вспомнил свои юные годы, беззаботные гулянья во дворе и ежечасные звонки бабуле с просьбой отпустить еще на час. А ведь в детстве я читал много сказок, правда, теперь уже почти все позабыл. «Куплю, – подумал я. – Хоть вспомню, что такое настоящая русская сказка».

За чтением я провел весь этот вечер. Конечно, книга была не блеск: постарались составители. В безудержном стремлении все осовременить они настолько обезобразили русский язык, что у них получалось, что работник Иван говорил о своем хозяине-купце «начальство». Но смысл, слава Богу, остался тем же. Он-то меня и поразил.

Поначалу я даже не верил, что то, что я читаю, – русские сказки. Настолько мне были непонятны поступки героев, их логика и мораль, которой они руководствовались. Но чем дальше я читал, тем четче я вспоминал свои детские переживания, тем увереннее я был, что передо мной все те же русские сказки. Значит, настолько мы изменились, так стали непохожи на своих предков. Не 80 лет безбожной власти, вырубавшей русскую культуру с корнем, а 20 лет рыночных реформ, культа золотого тельца и индивидуализма измарали русскую душу.

К двенадцати часам ночи в купе стало тихо. Моя соседка спала, а девушки вышли на своей станции. И только две женщины, которым оставалось ехать до следующей остановки, жаловались друг другу на свою нелегкую жизнь. Я сидел на краешке нижней полки, прислонившись к стенке. Глаза устали читать при тусклом свете, и я, закрыв глаза, слушал.

«…нашу семью тоже коснулась чеченская война. У моей двоюродной тети Светы сына забрали в армию и, как учебку окончил, направили в Чечню. Все нормально было. Сережка письма постоянно присылал, рассказывал, как служит, какие ребята. Говорил, что у них там дедовщина вовсе не страшная: каждый держится друг за друга. Не до издевательств.

У Сережки день рождения в декабре, 27-го числа. Вот тетя Света и решила отметить его, хотя бы заочно. Она хотела принести на работу какое-нибудь угощенье. Хотела купить несколько упаковок хороших конфет. Но с деньгами как всегда напряженка была: каждую копеечку считала. Пришлось ей купить две коробки, а остальные конфеты – в развес. По две конфетки вышло: одна хорошая, а другая обыкновенная.

Утром 27-го декабря она проснулась раньше обычного. Нездоровилось ей что-то. Как-то нехорошо в груди жало, хотя на сердце вроде никогда не жаловалась. Но все равно пошла на работу – от задумки своей и не подумала отказаться. Когда конфеты разбирали, кто-то возьми да и ляпни:

– Это что ж это по две конфетки? Поминки у кого что ли?

А когда тетя Света домой возвращалась, то у подъезда двух людей статных увидала. Вроде в штатском, а все равно видать – военные. Они-то ей и принесли весть, что убит ее единственный сыночек.

Так и погиб Сережка в самый свой день рождения…»

Пассажиры выходили и заходили, а поезд мчался и мчался вперед, несмотря на боль в русских сердцах, несмотря на беды, обрушившиеся на родную землю. Он мчался вперед, к городу на Волге.

февраль-март 2007



Яндекс.Метрика



Hosted by uCoz